О марксовом концепте "отчуждение"

Концепт отчуждения не является теоретическим концептом. Отчуждение не видимость, которая расшифровывается анализом настоящих, реальных отношений, стоящим за ними. Поэтому недостаточно воспроизвести дихотомию между отчуждением и опредмечиванием, между видимостью и сущностью. Отчуждение это феномен практики, это феномен отношений между капиталом и трудом при котором богатство живого труда во всех своих формах превращается в богатство капитала в форме мертвого труда (средств производства), товаров, денег, роскоши, одним словом, в форму вещей. Хотя концепт отчуждения проблематизирует возможность свободы, равенства человека, возможность отношений за пределами всеобщей полезности, но лишь теоретический анализ отчуждения даст обоснование моральным претензиям капитализму.

Концепт отчуждения фиксирует не состояние, а динамику реальных отношений в обществе политической экономии. С одной стороны, это стратегии, акции капитала по превращению не-труда в труд, а труда в капитал, а с другой, тактики борьбы труда против капитала, моменты перехода труда в не-труд. Отчуждение никогда не бывает тотальным, но локальным, реально разворачивающимся процессом борьбы. Отсюда невозможность манипулятивистских концепций «идеологии», «масс-медиа», «поп-культуры». Карл Маркс предупреждал, что в понятие капитала необходимо входит его цивилизующее влияние. Более того, можно сказать, что понятие отчуждения должно мыслится как опыт осцилляций между стратегиями капитала и тактиками рабочего класса, между борьбой за капитализм и против него. Поэтому исследование отчуждения принимает форму (г)локального анализа, разбирающего формы, методы и методики, малейшие столкновения, пересечения власти и сопротивления, порой не имеющие жесткой централизации, проявляющихся различно в обстоятельствах пространства и времени. Отчуждение не тотально, поэтому не может принимать сетевой структуры, это не универсальный зонт капитала, не пропускающий прямо падающих атомов борьбы, тем более что последние могут бесконечно искривлять свою направленность. В исследовании отчуждении всегда важно иметь ввиду особенности географии и темпоральности. Карл Маркс изучал, прежде всего, капитализм в Англии и никогда не считал свою версию капитализма исчерпывающей и легко приложимой к любому другому капитализму. Отчуждение это не целостность, а совокупность техник власти, работающих нелинейно, не по плану, а по ситуации, встречающих мгновенное сопротивление, от которого превращаются, и обращается сами эти техники. Эти стратегии власти не имеют характера однозначной эксплуатации, но производят не только «общество» (политической экономии), но и субъективность. Отчуждение производительно (Фуко) не только по своему экономическому результату, но и в аспекте создания субъективности. Маркс, заявляя об исторической миссии капитала, вполне отчетливо дает понять, что капитал производит трудолюбивого человека, желающего трудиться за пределами того, что ему нужно для удовлетворения индивидуальных потребностей. Именно после произведения и обнаружения общественной связи всех через всеобщее трудолюбие, капитал как внешняя дисциплина прибавочного труда будет преодолен.

Концепт отчуждения не включает в себя телеологию, внутреннюю цель своего движения, окончательный результат к которому должно прийти общество. Результат отчуждения обусловлен достижением целей капитала, труда или не-труда. Отсюда возможность коммунизма состоит не в целесообразном движении снятия отчуждения, но в серии локальных побед. Отчуждение не возрождает, не восстанавливает потерянную невинность труда, сущности человека, поскольку труд по своему существу является конструкцией капитала. Капитал лишает реальности отношения, в которых не производится прибавочная стоимость и наделяет субстанциальной реальностью как раз отношения, приносящие прибавочную стоимость. Однако эти отношения не являются естественными, субстанциальными, первичными, но есть результат истории, так же как и трудовые отношения при капитализме, что убедительно демонстрирует Маркс в главе о первоначальном накоплении в «Капитале».

Хитрость отчуждения в том, что сопротивление власти капитала может превратиться в резервуар неоплаченного труда, а труд может производиться в качестве не-труда, то есть без внешних ограничений и непосредственной квантификации. Отчуждение это единство противоположностей труда и не-труда. Не-труд это постоянно отодвигаемая граница не-дискурсивности. Например, Маркс сообщает, что для того капитала, который он описывает, совершенно неинтересна, не-производительна, не-трудоспособна область культуры, духовности в своей качественной реализации, инновационности, эвристичности. В то же самое время, Маркс напоминает, что капиталистический способ производства прогрессирует за счет превращение деятельностей и предметов в товары, то есть не-производительное потенциально может стать производительным, не-труд может стать трудом.

Двойственность концепта отчуждения слышится и в самом слове «отчуждение» (Entfremdung), где приставка Ent- может означать и начало действия (например, в словах entflammen — воспламениться, entbrennen — загораться) и удаления (entfallen — выпадать, entreißen — вырывать) от него, то есть движения собственно отчуждения и от-чуждения, от чуждости. Чтобы понять смысл этой чуждости необходимо обратиться к Гегелю. В «Феноменологии духа» отчуждение как Entfremdung используется для обозначения чужого для единичного сознания предмета, который создается/познается духом в качестве простого, абстрактного момента его движения, чтобы затем из этой отчужденности вернуться в собственность духа (aus dieser Entfremdung zu sich zuruckgeht und hiermit jetzt erst in seiner Wirklichkeit und Wahrheit dargestellt wie auch Eigentum des Bewußtseins ist) [Hegel F. Phänomenologie des Geistes [Электронный ресурс] / F. Hegel // Hegel Werke. – Berlin: TALPA Verlag, 1998. – электрон. опт. диск (CD-ROM); S. 39]. После длинного приключения духа он наконец-то достигает опознания сознания, предметом для духа становится самосознание [41; S. 639]. И, наконец, в абсолютном духе единичный дух все движение осознает как собственное движение, субстанция становится субъектом. Тем самым совершается круг, в котором абсолютный дух наполняется содержанием истории и сознает себя. Итак, для Гегеля отчуждение всей ставшей духовной культуры преодолимо осознанием ее, на этом строится и вся телеология абсолютного духа. Маркс же понимает эту чуждость не в качестве момента телеологического проекта, а как отношение разорванности между живым трудом и мертвым трудом как собственностью капитала, между субъективной возможностью к труду, и ее актуализацией с природой и предшествующей культурой. Отсюда вещный характер отчуждения.

В обществе товаропроизводителей их связь опосредуется внешним, вещным отношением – покупкой и продажей товаров. Деньги как универсальная форма стоимости, как всеобщий эквивалент становится вещным знаменателем общественной связи индивидов, отчужденной от них (Individuen ihre eigne gesellschaftliche Beziehung als Gegenstand sich entfremdet haben). Имея деньги возможно установить общественное/вещное отношение с человеком/вещью. Поэтому-то деньги проституируют все моральные, интеллектуальные и пр. ценности, низводят их до средства, поскольку сами деньги служат выражением проституированности вещных общественных отношений (все покупается, все продается) [Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie / K. Marx – Berlin.: Dietz Verlag. – Marx-Engels-Werke-Ausgabe. – Band 42. – 1983. – 875 s. с. 95]. Главным стремлением капиталиста является увеличение прибавочной стоимости за счет уменьшения времени на производство товара. Следствием этого являются 1) производство абсолютной прибавочной стоимости благодаря увеличению длины рабочего времени с тенденцией превращения всего жизненного времени в рабочее время (verwandeln seine Lebenszeit in Arbeitszeit) [Marx K. Das Kapital. Kritik der politischen Ökonomie. Erster Band. Buch I: Der Produktionsprozeß des Kapitals / K. Marx – Berlin: Dietz Verlag. – Marx-Engels-Werke-Ausgabe. – 1962. – Band 23. – S. 11-802, S. 674], 2) производство относительной прибавочной стоимости средствами интенсификации трудового процесса (кооперация, мануфактура, машинная техника). Сокращая время на производство товара, капиталист стремится увеличить часть живой рабочей силы, поскольку именно она создает прибавочную стоимость. Дисциплинарная техника пронизывает все общество политической экономии диктатом производительности – школы, фабрики, больницы, тюрьмы. Экономия времени не ведет к увеличению свободного времени, но лишь к более плотному производительному использованию рабочего. Любое движение, любой жест должен быть полезен, просчитан, записан, задокументирован. В «Нищете философии» Маркс говорит: «Время (Zeit) – все, человек – ничто, он – всего лишь воплощение времени (die Verkörperung der Zeit). Речь больше не идет о качестве (die Qualität). Количество (Quantität) решает все. Час за час, день за день, но это уравнивание труда ни в коем случае не произведение вечной справедливости по господину Прудону. Оно есть просто результат современной промышленности» [Marx K. Das Elend der Philosophie / K. Marx – Berlin: Dietz Verlag. – Marx-Engels-Werke-Ausgabe. – 1972. – Band 4. – S. 63 - 182, S. 85]. Следствием отчуждения живого труда от средств производства является отчуждение количественного времени от социального времени. Поэтому квантификация времени осуществляется в замкнутых, ограниченных пространствах.

Синтагмы и стигматы недо-воспитания. Опыт около-марксистского under-standing’a (философско-сатирическая забава или забавно-философская сатира) (опыт случайного диалога)

Гегель как-то остроумно заметил: все люди признают, что необходимонаучиться делать башмаки, чтобы ихсделать. Будь хоть у тебя все материалы для этого дела и даже руки, растущие из нужного места – все равно башмаков у тебя не выйдет, если ты не научишься у старшего товарища этому ремеслу. Это всем понятно и никто с этим не спорит. Но когда дело доходит до мышления, то каждый мнит себя мыслителем только из-за того обстоятельства, что он может соединять представления о чувственных вещах, перечислять и называть. Еще больше мнительность у людей касательно воспитания людей. Здесь каждый считает себя чуть ли не прирожденным мастером. Каждый норовит побыстрее обзавестись ребенком, чтобы на деле показать свое мастерство. Ну и что если не получается? Ребенок кричит, жалуется, не хочет идти в школу, хамит, дерзит? Объяснение этому тут же находится – это гены! « - Понимаете, ребенок весь в меня (маму, папу, дедушку, бабушку)! Вылитый … !». « - У него характер такой! Он ведь рак по гороскопу». « - Я слышала, что Спок советует…». «Тут такое по телевизору показали…». Наука таким нипочем. У каждого своя наука. Эти бьют, вторые лелеют, третьи ни во что не ставят (а точнее, ставят в угол). Вот если бы все эти люди занялись башмачным делом! Представьте, какие башмаки люди носили бы – одни без подошвы, вторые без первой половины, третьи без второй. Вот бы весело было смотреть на такие башмаки, а еще веселее в таких ходить. Вот и ходят нынче дети этих «веселых башмачников» - кто задерганный и забитый, кто глупый и самодовольный, а кто жестокий и хамоватый и миллионы-миллионы различных сочетаний. Все равны! Все равны в уродстве, потерянном детстве! Ах, как приятно, наверное, осознавать, что ты породил такое же убожество как ты сам! Самое главное при этом – ты не несешь при этом никакой ответственности, (поскольку ведьдети создают детей)! «Ведь кохали его! Все покупали! Деньги давали! А оно выросло вот такое вот, неблагодарное!» (или, наоборот, били-били, недобили, - вот если бы добили, то выбили бы всю спесь из ребенка) и миллионы-миллионы различных оправданий. Вот парадокс, вот смехота! Атом расщепили, нано-трубками пользуемся, - а глупости башмачников-горе-воспитателей расщепить не можем! Что еще смешнее! Ведь башмаки-то делаем удобными, прочными, «умными и красивыми», а вот с людьми-то как-то не получается. Еще более парадоксальнее! Человек делает разумные предметы – строит здания, создает произведения искусства, делает научные открытия – и все это красиво, полезно и на века, а вот с деланием человека беда. Убийства, преступления, войны, пьянство и насилие ведь такие же глупости, как и неуспеваемость, хамство, бесцельность, недоразвитость детей! Первые глупости вызывают вторые, а вторые это питательный гумус для первых. Одно завязано на другом, а другое на первом! Это же порочный круг, или, как бы выразился Гегель – дурная бесконечность!

Нет! Надо разобраться еще с башмаком! Ведь если башмаки делаются «на славу», то существует некоторая норма, идеал нормальности башмака (его «башмачность», как бы сказал Платон), а,следовательно, норма его производства. Мастер, имея в голове план башмака, воплощает его в действительной деятельности благодаря соединению своего замысла и материала, из которых производится башмак. Существует некоторая объективная (не зависящая от воли и сознания мастера) норма башмачности, мастерства башмачного дела. Но ведь, если есть норма башмачности, то есть ведь и норма человечности – каждый вменяемый современный человек даже не зная твоего языка, знает что такое башмак и, например, кто такой Платон, и кто сам ты такой и как с тобой обращаться. О норме человечности говорили многие – с древности и по сей день – твердят о всестороннем человеке, о нравственности и пр. Но при этом истина, добро и красота до сих пор великие проститутки, как говорил Лафарг.

Что-то не порядок. Норма уже есть, все ее знают как «Отче наш», а при этом хоть бы хны.

Может, гены мешают? Да нет наверное…(нужное обвести)

Погоди. Разве в генах написано как строить здания, писать стихотворения, любить и, в конце концов, делать башмаки? Очам видно, что нет. Ведь человеческая культура не в генах записана, иначе мы не отличались бы от животных. Как же так – культура создана вне генов, а человека воспитываем – о генах говорим. Это же кантовская антиномия… Это плохо кончиться! Может, сделаем как Кант – о воспитании гена человека – это наша такая субъективная способность восприятия реальности (а откуда она взялась?), а «культура создана вне генов» - это вообще, дурное желание выйти за пределы нашей способности восприятия? Нет, так мы проблему не решим.

Может тогда не в генах дело, а в чем-то другом…?

Постой, вспомни, что говорил Эльконин: нужно воспитывать, обучать детей, согласно их возрастным возможностям. Это правильно. А откуда мы знаем о возрастных возможностях? Не определяет ли эти возрастные возможности уже сложившаяся практика воспитания обучения в школах, семьях и пр.? А, следовательно, если мы изменим эту практику, то появиться возможность качественно иного развития возрастных возможностей детей. И, действительно, так и сделали на примере обучения в школе, и получили положительные результаты. По программам школы развивающего обучения учатся по всему миру – в Америке, Финляндии и др. (даже в Харькове есть такая школа).

И что ты этим хочешь сказать? А то, что не в генах нужно искать причины плохого воспитания, а в системе современного воспитания, не в генах нужно искать причины зла в человеке, а в системе сложившихся общественных отношений, - даже вот, к примеру, в производстве этих самых башмаков!

Я тебе больше скажу. Такие психологи как Фрейд и Пиаже как раз зафиксировали результат сложившихся злых отношений. Там, где следствие – они увидели причину – Пиаже в созревании мозга, Фрейд в развитии сексуальности, бессознательном, либидо. Так что, их современные последователи работают на эту современную систему и с ними, наверняка, согласились бы наши горе-«башмачники»!

Понимаешь, в этом результате (о котором говорят и Пиаже и Фрейд и родители) свернулось и угасло то содержание, тот процесс, который привел к нему – свернулась его общественное естество, его «культурная» начинка. Дело все в том, чтобы не попасться на этот «блестящий» результат, а увидеть эту начинку, а значит увидеть и себя, свое место, свою роль, свою ответственность за этот результат.

Все это, как мне кажется, назидательно и слишком просто…

Ну вот, ты думал, что научные проблемы излагаются на 4 страницах, да еще в философской сатире? Чтобы это понять нужно многое прочитать. Для меня самого это все болезненно и сложно, но то, что я знаю, то, во что я верю, заставляет меня это говорить. Это, своего род, демон, о котором говорил Сократ.

Ну, хорошо. Так ты утверждаешь, что возможно устроить и организовать посредством научной методики воспитание и обучение детей? Не кажется ли тебе, что это приведет к равенству в стаде?

Нет. Это приведет к равенству всесторонне развитых людей!

Об этом нужно думать.… Сомневаюсь я

Это уже большой результат для начала. Главное, чтобы на этом все не закончилось…

Финансиализация. Маркс. Отчуждение. Ипотечный кризис. Гегель

Приобщение к современности не может быть навязанным и искусственным процессом. «Объективные» категории современного общественного «целого» уже являются факторами жизни каждого человека в той или иной мере. Значит, человек уже каким-то образом современен. Однако все дело заключается в том, чтобы человеку раскрыть эту самую современность в ее корне, в случае если в самой жизни эта современность не является «во всей своей» определенности. Эта задача раскрытия, конечно, не зряшная. Ведь одно дело ощущать, чувствовать, испытывать воздействие современности, воспроизводить ее своей жизнью, а совсем другое руководить, действовать, творить ее. Следовательно, уже в этом обороте сама современность мыслится вне человека, как нечто ему противостоящее, внешнее, не освоенное деятельно, в формах человеческой деятельности. Но в том же отношении, человек уже присутствует в ней, а значит, уже проблематизирован, озабочен исполнением современности. Однако такая озабоченность ограничена. И человек ее необходимо чувствует, поэтому насущной, и очень редко осознаваемой, задачей его является проникновение в «гущу» современности для решения собственной проблематичности. Иначе, проблемы человекапокажутсянеизбывными, и тогда остается лишь предаваться ламентациям по поводу своей неспособности и искать «козлов отпущения» («родители», «начальники», «политики», «евреи», «россияне» и пр.).

Впрочем, такая постановка вопроса очень абстрактна, одностороння. Не ясно, какая современность, и какой человек имеется в виду. Поэтому необходимо пойти дальше и наполнить это рассуждение положительным содержанием. Для этого необходимо определиться с тем, какая современность является самой современной, то есть необходимо понять, откуда следует начинать анализ современности, где ее логический и исторический исток. Видимо, нужно искать такие явления, которые обуславливают всемирно-историческое движение человечества, проникая в плоть и кровь любого человека, явления, характеризующие собой вектор развития общества, его движущие силы, его главные противоречия. Это должно быть такое всеобщее, которое не только количественно, но и качественно реализуется в каждом особенном и единичном.

Значит, логично будет исследовать плоть и кровь этого самого «любого человека». Возьмем, к примеру, характерные черты повседневной жизни «современных» американцев и англичан. Общеизвестно, что эти страны с высоким экономическим и пр. развитием. Итак, повседневная жизнь этих людей очень тесно связана с сетями финансовых отношений, фондовыми рынками, банками и пр.[7]. Эта связь проявляется через то, что они инвестируютсвои сбережения в пенсионные ивзаимные фонды для получения пенсий и процентов, зарплаты инвестируются в акции компаний, в которой они работают (401 (к) план). Более того, заимствования американцев и англичан имеют следующиеформы: студенческие кредиты, кредиты на автомобиль, ипотека и пр. Одним словом, жизнь рабочих этих стран целиком и полностью зависима от функционирования фондовых рынков, от колебаний процентных ставок. Эти процессы «финансиализации» повседневной жизни связаны с переходом к неолиберализму. Приватизация государственных компаний (страхование, пенсии, коммунальные услуги, теле-радиокомпании и пр.), переход организации труда от пожизненной занятости и стабильной зарплаты к частичной, «гибкой» занятости и нестабильномудоходу. Первое обусловило финансиализацию сбережений, а второе финансиализацию заимствований. При этом количество заимствований во много раз превосходит количество сбережений.Здесь рабочий превращается в финансового инвестора и кредитора – он приучается (и его приучают государственные программы, программы ФРС) к калькулятивным операциям, исчислениям рисков и пр. Вся его жизнь служит для получениякапиталом прибавочной стоимости в форме процента. Сегодня не только процесс производства служит для высасывания прибавочной стоимости, но и воспроизводство самой рабочей силы служит для этой цели [2].Однако обнищание рабочих сделало невозможным выполнение кредитных обязательств, что стало одной из основных причин глобального финансового кризиса 2006-2010. Дело в том, что ипотеки (в большинстве случаев, субстандартные, то есть с высоким риском неплатежеспособности, и рефинансированные (перезаложенные ипотеки)) были обращены в пулы инвесторами и банками, а затем секьюритизирована. Ипотечная секьюритизация означает долговое обязательство, обеспеченное будущими выплатами процентов с ипотеки. Эти секьюрити получили высокий фондовый рейтинг и были распроданы по всему миру. Когда же оказалось, что никто платить по обязательствам не будет (из-за понижения цен на жилье, отсутствия денег, увеличение процентной ставки), разразился кризис. Это обстоятельство доказывает неразрывность реального и финансового секторов экономики, неразрывность повседневной и глобальной «жизни» современного человечества. Причиной господства финансовых учреждений (фондовые рынки, банки) стало фундаментальное изменение в характере производительных сил с 1970 гг.: переход к экономике услуг (необходимость кредитования потребления «гибкого» рабочего) и возникновению и росту информационных и коммуникационных технологий (в 2008 г.: 20-30% ВВП стран ОЭСР) и приватизация их транснациональными корпорациями (продажа акций, патентов, слияния и поглощения). Бум ИКТ произошел в 90-е гг. (т.н. «новая экономика»), когда интернет-технологиисущественно сократили время оборота капитала, виртуализировали сферу торговли, продаж, участия в финансовых трансакциях. Теперь капитал эксплуатирует знание, творческие способности человека[3]. Но ведь творчество нельзя исчислить временным образом, ведь время творчества проходит и вне рабочего места. Значит, здесь стирается различие между рабочим и не-рабочим временем. Значит, здесь вступает в силу та же характерная особенность, которая свойственная современному капиталу – эксплуатация здесь не имеет границ, а распространяется на все протяжение жизни человека, во всех его проявлениях – от покупки холодильника до творения научного открытия и пр. Но как же установить различие между необходимым и прибавочным временем? Только наложив искусственные «мерки» стоимости творчества, напр., производство одной научной статьи в год (а в случае увеличение кем-то из ученых этой «мерки», то она, следовательно, увеличится для всех, поэтому улучшения скрываются или не создаются совсем) в британских университетах [5].Современный познавательный, интеллектуальный, когнитивный труд направлен на самоизменение человека, он имеет духовную основу, а когнитивный капитал сегодня это диффузно рассредоточенные знания, инновационные технологии, существующие в вещной форме – корпораций, денег, фондовых рынков.

Прежде чем мы перейдем к более детальному структурному анализу особенностей современного капитала и труда, необходимо заметить, что обращение к повседневной жизни оказалось обоснованным тем, что повседневная жизнь стала действительным актором финансовых рынков, а функционирование фондовых рынков связано с фундаментальными изменениями современного капиталистического общества. Одним словом, обращение к повседневной жизни обусловлено объективным «обращением» современного капитализма к этой области, а точнее, экспроприацией ее. Однако наше рассуждение о современности теперь приобрело более содержательный характер, хотя может показаться, что этот «экономический» анализ является односторонним определением современности и не затрагивает всего существа современного человека. Впрочем, для того, чтобы показать неадекватность такой кажимости, необходимо продумать внеэкономические последствия изложенных обстоятельств современности. Прежде всего, надлежит указать на становление нового типа личности – неолиберальную личность.Отсутствие патримониального «государства всеобщего благосостояния» вызвало к жизни необходимость самому рабочему брать ответственность за свое будущее через участие в калькулятивных «практиках» финансовых рынков, продумывать риски и пр. С одной стороны, эти обстоятельства позволяют реализовать свободу, безопасность, но, с другой, противоречие между необходимостью стабильного инвестирования и реальностью «гибкого» труда, а также противоречие между инвестированием и потреблением превращают самостоятельность, самообеспеченность рабочего в вечное ощущение страха и бедности. Кроме того, исчисление рисков никогда не позволяет сохранить свою финансовую безопасность. Другими словами, полная свобода и самостоятельность рабочего-инвестора превращается в зависимость и непредсказуемость жизни.К тому же, позиция рабочего-должника тоже остается весьма амбивалентной: с одной стороны, только через кредитование, а значит, пролонгацию потребления, проявляется свобода рабочего, его способность быть ответственным семьянином, платить за обучение детям, однако, в ту же самую очередь, с другой стороны, необходимо как можно выгоднее продать дом, переехать в более лучший, в зависимости от колебаний цен на фондовом рынке (т.н., флипперы), но это не спасает от невозможности платить по кредиту, а значит, и быть несвободным [7].

Более того, труд в ИКТ, где кооперация и интеллект человека коммодифицируется, личность чувствует себя полностью освобожденной от своих собственных умственных, общительных сил, для самого человека его способность быть человеком отчуждается во вне, служит предметом манипуляции внешних сил. Эти же характеристики свойственны труду в сфере услуг. Всеобщность направленности и субъектная адресованность современного труда ограничивается, приватизируется – оказание помощи/услуги для выгодной продажи товара, право интеллектуальной собственности и пр. Творческие силы человека превращаются в фиктивный, виртуальный (нематериальный) товар, увеличивая монструозную силу финансового (нематериального) капитала.

Финансовый капитал ныне не подчиняет непосредственно и реально рабочую силу в процессе производства и обращения, но выступает как рантье, формально подчиняющий себе процесс производства. Фондовые рынки привязывают к себе, приватизируют общественные производительные силы, повседневную жизнь рабочих, контролируя их извне, действуя как стихийные силы [8]. Секьюритизация в этом случае играет роль новой формы, нового инструмента финансового капитала, создающего виртуальное богатство. Ведь, что происходит в секьюритизации – перенаправление рисков невыплаты долговых обязательство различным инвесторам, которые получают право на прибыль с выплат по этим обязательствам. Здесь происходит финансиализация рисков. Секьюритизация показывает механизм, по которому капитал лишается своего физического тела и ликвидность превращается в неликвидность, в облигации, акции, активы, реализующие превращенную форму прибавочной стоимости. Это позволяет видеть чисто общественный характер капитала. Частная собственность в этой форме превращается в реальную абстракцию капитала. В этом смысле глобальный финансовый кризис, случившийся как раз из-за банкротства секьюритизации, можно понять как одну из самых крупнейших несознательных «актов» рабочего класса «против» финансового капитала [2]. Именно, массовые невыплаты кредитов простых англо-американцев потрясли основы капиталистического строя, и вместе с этим проявила эксплуататорскую сущность современного капитала, его жизнь за проценты. Однако, это проблема не только стран ОЭСР (в первую очередь, Западной Европы, Японии, США), но и касается других стран, т.н., «третьего мира». Как известно, через МВФ, МБ происходит кредитование всего остального мира, последний выплачивает проценты с займов странам ОЭСР. Поэтому финансовый капитал ведет себя как рантье, кредитор не только локально, но и геополитически.

Финансиализация рисков согласно «гипотезе эффективности рынка» может не приводить к кризисам, если просчитывание рисков будет достаточно эффективным и будет известна информация о каждом финансовом акторе [4]. Однако, доступ к финансовой, политической и пр. информации ограничен правами интеллектуальной собственности и коммерческой тайны. Таким образом, необходимость всеобщего доступа информации подрывает принцип частной собственности. Более того, когнитивному капитализму присуще то же противоречие: его основание состоит в неограниченном развитии ИКТ, но этому противоречит принцип постоянного ограничения доступа к последним. Одним словом, когнитивный капитализм ставит предел развитию производительных сил, то есть творческих, общительных способностей человека [5].

После кризиса в высказываниях политиков и ученых закономерно появились мысли по поводу консолидации, унификации финансовых трансакций, обеспечение максимальной информатизации финансовых рынков и запрещение кредитования субстандартных кредитов. Однако, это равнозначно тому, чтобы обратить вспять развитие капитализма. Логика современной финансиализации требует коммодификации долговых рисков, превращение их в финансовые инструменты…

Теперь ясно, что вопрошание о современности было вызвано решающими противоречиями развития современного капитализма, в вещной, отчужденной форме представляющей развитие современного человека, искажающей этого развитие внутренней логикой финансиализации накопления. Теперь современность вопрошена содержательно в своих качественно определенных модусах – повседневности, финансовых рынков, характере и формах труда и капитала. Впрочем, даже эти модусы показаны не систематически(даже не поставлен вопрос о разрешении противоречий в классовых конфликтах), и кроме этих модусов есть политические, культурные, моральные отношения, имеющие свою специфику. Но, как нам кажется, основные, структурные отношения присущие отношению капитала и труда, характеристикам современного капитализма в особенной форме проявляется и в этих отношениях.

Однако все же кажется недостаточным обоснование исследования «экономических» отношений в первую голову. Более того, такая конструкция представляется «априорной» и сугубо односторонней. Не лежит ли в самом фокусе на явления «экономического» порядка какая-то более глубокая, фундаментальная логика? Если обращение к повседневности оказалось обусловленным внутренним движением современного капитализма, то может быть и «экономическая» фокусировка тоже обусловлена каким-то внутренним движением? Одним словом, необходимо обоснование логики нашего исследования некоторой мета-логикой, онто-логикой.

Для этого необходимо обратиться к истокам данной логики. Эти истоки проистекают из классической политической экономии. Уже во взглядах Фергюсона на общественную жизнь возникает понимание общественного прогресса на основе материального производства и зависимость развития всех других форм общественной жизни от этой основы. Богатство рассматривалось философами (напр., Юм) и экономистами XVIIIвека в связи с процветанием цивилизации. Дело заключалось в том, чтобы направить это богатство в нужное русло. Вместе с этим в теориях политэкономистов было отведено значительное место разделению труда как самому главному источнику прогресса, однако вместе с прогрессом разделение труда несло с собой фрагментацию, отупление человека. Для Лессинга взгляды Фергюсона служили фундаментальным подтверждением прогресса человечества, а для Шиллера они служили основой романтической критики капитализма. Здесь важно, что в политэкономии осознается основой общественной жизни – развитие экономики. Более того, такие выводы делались на основе обобщения современной им практики капитализма – торговли, мануфактуры и пр. Если для Смита рынок обладал самостоятельностью и собственным естественным равновесием, то для Стюарта это равновесие не было столь очевидным и вынуждало политическую власть вмешиваться и регулировать его движения в интересах общества. Это понимание верховенства рациональной и нравственной власти над стихией рынка импонировало немецким философам, выросшим на идеях протестантизма. Однако вместе с этим, представление о разделении труда прочно входит в мышление немецких философов [6]. В философии Гегеля разделение труда становится чуть ли не главным фактором организации общественной жизни и зависимости индивида от общества, в частности. Человек производит для другого некоторый предмет, испытывая необходимость в других предметах и пр. Более того, Гегель разрабатывает концепцию деятельности духа проходящего через свое отчуждение к осознанию своего собственного движения в понятийной форме. Развитие деятельности – создание предметного тела культуры и снятие этого «отчуждения» духа в понятии является основной заслугой Гегеля. Однако вместе с этим, Гегель признавал способности человека свойствами его свободного существа, но в ситуации наемного труда, возникающей из свободной воли ее участников, один из них превращается в неравную, отчуждающую свои способности, вещь. Это противоречие пронизывало философию Гегеля. Универсально творческая деятельность смешивалась, отождествлялась с отчужденными формами труда, которые нужно было снять в понятии, превратить в духовную сущность. Здесь ставится реальная проблема, но решить ее можно лишь в сфере философии [1].

Ясно, что «экономическая» фокусировка была выражением реальной «экономизации» общественных отношений, т.е. отчужденного характера общественного производства и всеобщей коммодификации общественных отношений. Следовательно, вместе с функционированием такой системы общественных отношений необходимо существует и «экономический» фокус. Именно в этом находит свою тайну современный порядок, и оттуда же произойдет освобождение человека от «экономизма». Это замечательно понял Маркс, заострив антитезу политической экономии: труд является источником богатства, однако существует в нищете. Почему созданное человек неорганическое тело культуры превращается в чувственно-сверхчувственную вещь, в капитал? Почему созданное человеком обращается против человека? В чем причины разлада человека и его собственных сущностных сил и способностей, приводящее к нищете и отупению? Эти вопросы привели Маркса к признанию универсальной, первичной, онтологически исконной деятельности, создающий предметный мир и самого человека и частной, вторичной, исторически-определенной логики труда, извращающей предметный мир и самого человека согласно логике накопления капитала. При этом сама эта логика может быть снята сознательным революционным действием пролетариата, раз-отчуждающей все определения деятельности, представленные в форме вещи капиталом.

Таким образом, в общих чертах была обрисована необходимость «экономического» фокуса и найдены онто-логические основания ее возникновения и снятия.

Теперь спрашивать о современности значит быть застигнутым противоречивым развитием современного капитализма, значит уже требовать другого человека, других отношений. Высказывание о современности, следовательно, включает в себя бытийное страдание, чувство его, и желание выхода. Любое повседневное событие может служить поводом для революционизирования сознания рабочего класса, любое повседневное событие может иметь далеко идущие, глобальные последствия. Высвобождению человека из покорности течению современности может послужить любое кризисное явление современного капитализма. Испарение «может» возможно только в случае при-общения и со-бытия с уже проблематизированным субъектом.

Литература

1.                Arthur C. J. Dialectics of Labour: Marx and his Relation to Hegel. – Oxford.: Basil Blackwell, 1986.

2.                Bryan D., Martin R. Rafferty M. Financialization and Marx: Giving Labor and Capital a Financial Makeover // Review of Radical Political Economics. – 2009. –№4. – C. 458-472.

3.                Crisis In The Global Economy. Financial Markets, Social Struggles, And New Political Scenarios. Ed. by A.Fumagalli, S. Mezzadra. Transl. by J. F. McGimsey. – Los Angeles.:–Semiotext(e), 2010.

4.                Davis G. F. Managed By The Markets. How Finance Reshaped America. –Oxford & New York.: Oxford University Press, 2009.

5.                De Angelis M., Harvie D. ‘Cognitive Capitalism’ and the Rat-Race: How Capital Measures Immaterial Labour in British Universities // Historical Materialism. – 2009. – № 17. – С. 3–30.

6.                Dickey L. W. Hegel: religion, economics, and the politics of spirit, 1770-1807. – Cambridge.: Cambridge University Press, 1987.

7.                Langley P. The Everyday Life Of Global Finance: Saving And Borrowing In Anglo-America. – Oxford & New York.: Oxford University Press, 2008

8.                Vercellone C. From Formal Subsumption to General Intellect: Elements for a Marxist Reading of the Thesis of Cognitive Capitalism // Historical Materialism. – 2007. – № 15. – С. 13–36.

Рецензия эссе Жана Бодрийара «Забыть Фуко» (1977) (пер. с фр. Д. Калугин. СПб. «Владимир Даль». 2000)

1.                  Если можно было бы выразить темпоритм эссе Бодрийара – то это бешеный галоп. Вот, кажется, сейчас автор не успеет все закруглить, показать фатальную «смертность», симулятивность любого из «порядков». Весь текст буквально клокочет этими превращениями. Метаморфозы современного капитализма импульсивныв тексте, текст импульсивен через метаморфозы современного капитализма. Так, Манифест коммунистической партии это героико-эпическая симфония, которая в своем диалектическом восхождении указывает идеал как «реальное историческое движение». Все как в структуре художественного произведения – рвется «закономерность», мир приходит в брожение и, затем, триумфально преобразует, революционизирует, переустанавливает себя самого. У Бодрийара, сама «диалектичность» релятивна. Здесь даже превращения лишены процессуальности, как будто выужены из исторического тела и представлены в монструозной статичности и безвыходности, безысходности (как калейдоскоп фотографий). Область дурной бесконечности коммодификации, символизации всего, что только подлежит вос-производству – всегда служит оправданием бессилия. Здесь, как будто нет места человеческой активности, которая вплетена в сети детерминированности. Нет, сама человеческая активность уже априори поглощена всеобщей, механистичной детерминации (в этом отношении эссе правильнее было бы назвать – «Забыть Маркса»). Поэтому борьба, революция – это всегда уже проплачено, разрекламировано и выложено как уже прошедшее событие «ВКонтакте». Вот уже близко прозвучит «конец истории» Фукоямы. Бодрийар нащупал – хотя и более умно и остроумно – все, что с американской сухостью и прозаичностью сказал Фукояма.

2.                  В тексте Бодрийара при всей егогалоповости нет времени, оно там принципиально завершено, раз и навсегда. Будто бы рокоты судьбы в 5-й симфонии Бетховена разносятся в тексте, ставя точки «сексуальному», «социальному», «политическому». Везде лишь соблазны «реального», мимикрирующего в пространстве симулякров, симуляций.

3.                  Бодрийар прекрасно показал, что современный человек окружен отчужденными, превращенными формами деятельности всей предшествующей истории.  Человеческое управление вещами заменяет государство, капитал, деньги и вся область «виртуального». И вот оказывается, что эти превращенные формы более реальны, чем сам человек, что они более умны и самостоятельны, чем человек и, что более ужасно, возникает иллюзия, будто эти превращенные формы функционируют без человека, вместо человека, не нуждаясь в человеке. Все формы бунта против отчужденных отношений, все моральные императивы (напр., Хабермас) при этом объявляются очередной «смертью». Бодрийар прекрасен в фиксации видимости, в фиксации фетишизма всех мастей и рангов, но он совершенно бессилен в раскрытии оснований этого фетишизма. Поэтому и остается лишь штамповать «смерти», коллекционировать трупы борцов за человеческую эмансипацию, оставаясь холодным и безучастным к всеобщему брожению.

4.                  Истина бодрийаровских симулякров в неисчерпаемом прогрессе человеческих способностей, находящихся под прессом товарно-извращенных отношений, персонификации вещей и овеществления лиц.

5.                  Текст Бодрийара – как и Мега-Текст Постмодерна – вертится вокруг да около проблемы, которая впервые нашла 1) четкую постановку в первом тезисе о Фейербахе Маркса, а 2) процедуру и методологию разрешения в 4-ом пункте первой главы «Капитала». Если представить всякое представление, всякую предметность в форме, в способе деятельности общественно-исторического человека, то никаких «смертей» не будет, но появится симптоматика отчуждения и революционная стратегия его отрицания. Видеть за овеществлением овеществление – это одна сторона, надо увидеть за овеществлением конкретно-исторический способ производства. Вот это единственная тактика, реализация которой нужно искать у Маркса. Тогда галоп Бодрийара перестанет монотонно говорить о «смертях», а выполнит симфонию вечной жизни!

Проблема опыта: Кант и Гадамер

Кантовская трансцендентальная субъективность, активно организующая посредством априорных форм созерцания и рассудка представления, созерцания, ощущения, - создает то, что называется опытом. Опыт это единство представлений о предмете с априорными формами. Это монолог мышления с самим собой… почти монолог. Кант допускает не вместимость реального предмета в мысль. Но эта не вместимость чисто негативна, вещь сама по себе не познаваема, лишь представление о ней «кодируется» нашей субъективной способностью. Таким образом, опыт бесконечно проблематичен и не может быть завершен. Может быть, «вещь в себе» что-то нам и говорит, но мы ее помещаем в нашу «понятность», и «вещь в себе» так и остается без права голоса. Поэтому, у Канта мы имеем все-таки, (почти) монолог мышления с самим собой, мышлению уже почти ничего не нужно кроме самого себя (эту тенденцию затем полностью реализует Гегель в своем абсолютномидеализме). В этой логике невозможна другая логика, другое познание. Опыт «Ты» здесь помещен сугубо «для мебели». «Ты» как негативность, как такое нечто, без которого будет невозможно осуществить познание, без которого категории будут иметь «идейное» значение (вне сферы возможного опыта). «Я» как трансцендентальная субъективность здесь выступает в роли одеревенелого и засохшего деспота, указующего «природе» и «обществу» «как жить». При этом, «вещь в себе» («Ты») это свет в конце тоннеля, который постоянно заглушается мощными прожекторами наших априорных форм. Какое-то издевательство над «вещью в себе»![1]

Но уже в самом допущении этой «вещи в себе», Кант пропустилдругую возможность мышления, которую вполне понял Фейербах, когда сказал о том, что «…доказательство не есть отношение мыслящего или в самом себе замкнутого мышления к самому себе, но отношение мыслящего к другим людям»[2]. Каждое утверждение, каждое понятие, каждое утверждение свертывает в себе незримо реализующийся диалог мыслителя с самим собой, с «Другим»[3]. Значит, нужно увидеть в кантовском тексте тот диалог[4], остатки которого превратились в форму «вещи в себе». Кант потерял это свое «Ты», с которым реально, объективно осуществлялся его диалог, приписав «вещи в себе» всю полноту возможностей, проблемностей, развернутых в поле диалога рационализма и эмпиризма среди ученых и философов (и до них). Поэтому он признал импотенцию схематизма познания впустить в него другие развороты, другие возможности, возможности быть другими логиками, другими мирами. Поэтому его категориии помещаются вне истории, как и вся трансцендентальная субъективность. Невнимание, не вникание в социально-логический диалог привел Канту к глубокому гносеологическому пессимизму. Потенциальная непознанность превратилась в абсолютную непознаваемость[5]. И поруганная честь «Ты» «отомстила» Канту сполна. Научное познание пошло дальше «ограничений» трансцендентальной субъективности – допустив и доказав другую (неэвклидову) геометрию и другую (теория относительности) физику (и продолжает допускать другие миры…). «Ты» была безгласной, а теперь «Ты» заговорила, нет, запела со всей силой. Логика монолога была пробита логикой диалога. Поэтому принцип диалога завоевывал себе дорогу через споры, драки, войны, чтобы стать предметом исследований философов ХХ века.

Отсюда становится понятной позиция Гадамера. Текст для него потенциально заряжен (потенциальными) смыслами и нужно быть готовым для его понимания. Поэтому, становится требованием анализ своего собственного понимания, требование понимания историчности собственных суждений. Нужно быть готовым раздвинуть границы своего «Я» для восприятия «Ты», текста. Гадамер перечисляет три типа герменевтического опыта. Первый тип – мы накладываем на текст («Ты») старое, доброе клеймо «понятности», законосообразности, типичности, тем самым умерщвляем текст («Ты»). В таком случае мы не хотим слушать его, нам важно лишь услышать себя (что-то подобное случилось с Кантом). Второй тип – признание определенной соотнесенности «Я» и «Ты», в которой ненароком - в борьбе за признание - может появиться зловещая логика господина и раба. Здесь, исход понимания зависит от хитрости участвующих в нем. Конечно же, равноправного диалога здесь ждать не приходится. Или «Я» окажется под прессом «Ты» (текста), или «Ты» подчиниться воле «Я».Наконец, третий тип – принципиальная открытость «Я» по отношению к «Ты», это признание того, что у «Ты» всегда есть, что сказать. Мы слышим друг друга, а, следовательно, готовы быть другими[6].

Герменевтический опыт Гадамера открывает большие возможности, гибкую методику в отношении к текстам. Текст принципиально не замкнут, его нельзя схватить посредством однобокого анализа, криминалистического осматривания «места происшествия» текста. Разомкнутость текста есть фундаментальная характеристика нашей свободы, нашего самопроизвольного самораскрытия, постоянного отодвигания границ нашего понимания, в котором раскрывается человечность человеческого. Познание текста порождает самопознание интерпретатора, самопознание интерпретатора порождает познание текста.

Человечество как никогда нуждается в трепетном отношении к «Ты» - к близким, обществу, истории, природе. И если какие-либо силы хотят навязать человечеству монолог развития (или – дальнейшее развитие монолога), то месть «Ты» не заставит себя ждать. О чем пред-вещал еще старик Анаксимандр…

---

[1]С чем-то подобнымстолкнулся Маркс, когда анализируя политэкономию, он пришел к выводу о том, что пролетариат понимался в последней в роли«безгласной» «мебели», над которым совершается всевозможные практические и теоретические «издевательства».

[2] Л. Фейербах Избр. филос. произведения. ГИПЛ. М. 1955. Т. 1, стр. 66

[3]l.c.. «Идеи возникают только из общения между людьми, только из разговора человека с человеком» (190)

[4] См.: В.С. Библер. Мышление как творчество. (Введение в логику мысленного диалога). Изд-во политической литературы. М. 1975

[5] «…то, чего не знает и не может отдельный человек, то знают и могут люди в совокупности» (Фейербах, стр. 148-9)

[6]Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы филос. герменевтики: Пер. с нем./Общ.ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова.— М.: Прогресс, 1988, стр. 421-5

Big 4 Media (загадка)

Первый.

Эскалация энтропии смысла связана с драматическим переходом к дромосу. Драма современности развертывается в дреме логоса, в окутанности логоса голосом дромоса.

В скорости слышится корысть. Корысть – рысь – дромос.

Раньше – собранность всего, из-бранность человека. Сегодня – со-рванность всего, м-гнове-ённость человека.

Теле-видение создает теле-присутствие. Оргазм наблюдения над другими и над собой. Тирания реального времени – нет предметов, есть презентации, образы, фрагменты, видео-передачи предметов. Обновление/обнуление памяти. Вместо памяти – мусорная свалка медиа-образов.

В дроматическом обществе, обществе дромоса деми-ургом становится медиу-рг.

В рекламных строфах слышится рев катастроф.

Дромос в беге, блуждании, а значит в пространстве. Визуально-виртуально-видимое – это одно из определений дромоса. Дромос без топоса, как логос без нуса. Ландшафты превращаются в брендшафты – особые перформативные пространства (Niketown, Disneyland и пр.), где потребитель трудится своим чувственным наслаждением, где он покупает свои впечатления, свои ощущения, пребывая другим, предавая забвению себя другого. Будущность брендов в порядке, если потребитель переживает уникальные чувства в брендшафтах. В гигантский дромотоп превращен весь мир. Фигура туриста обозначает современного дромо-человека, стремящегося жить быстро, легко и довольно. Дромо-человек не пассивный зритель проходящего вокруг него, но активный произ-желатель, проходимец, гомодром.

Второй.

Эскалаторы, экскаваторы – расширения тела. Реклама – расширение корпоративного corpus’a. Реклама расширяет тело человека до тела корпорации. Более того, размеряет человеческую чувствительность до бихевиористских алгоритмов. Перед ней растворяется мир предметов, функциональных зависимостей, соблазнительного потребления сомнительных потребностей. Автоматизации подлежат чувства и эмоции потребителя. Человек строится по образу и подобию корпорации. Инкорпорирование как единящий медиальный процесс, со-фантазирования и со-желания без сожаления. Бессознательное на службе образов. Имидж на смену викторианской морали евангелия труда, протестантской этики. Выставление напоказ, желание быть вне, у всех на виду, выставляться как товар. Отсюда, культ звезд. Навязчивое желание быть визуализированным и проданным. Реклама как особое видение, интенциональный горизонт для современного человека. Однако совершенно монологичный, односторонний.

Как таковая реклама уходит в небытие. Ей больше не доверяют также как это было пятьдесят лет назад. Изустная реклама, производительное общение друзей по поводу товаров – это новый виток. Отсюда, целая стратегия медиа – главное, создать эффект для одного потребителя и он приведет к вам тысячу. Все общество в качестве внештатных работников корпорации. Рабочим можешь ты не быть, но рекламировать обязан…нет, ты можешь!

Манипуляция рекламы, пассивный потребитель, ужасы «1984» это медиа 1.0! Для медиа 2.0 главным является интерактивность, человеческие отношения, производство свободного, неолиберального субъекта. В этой ситуации нет какого-то внешнего медиа как сообщения, послания, скорее здесь действует организация подобная чату, социальным сетям.

Третий.

Погребальная процессия. Кончина реального. На траурное событие собрались знаки, значения, понятия, теории, образы и пр. Ничего не оставалось, кроме как заявить о семиургической прецессии моделей начиная со дня смерти реального.

Оказалось, что за массовым производством знаков в медиа-сфере ничего не скрывалось, кроме как отсутствия всяких референтов. Вместо реальности теперь действует операциональная логика гиперреального, копий без оригинала. Все сводится к знакам, все из знаков выводится. Эта стратегия направляется прежде всего для подделывания траты, дара, смерти, всего того, что для капитала является чужим, для воскрешения социальности посредством симулирования ее в рекламе. Однако чем больше информации, тем меньше смысла и памяти.

Экспансия знаковой стоимости в коммуникацию – постоянное воскрешение копий, навязчивое повторение штампов, значений, не имеющих былых референций.

Другая стратегия капитала – производство реального. Именно власть стоит за реальным, создавая и контролируя все новые референты. И не дай Маркс, чтобы позволить их подвергнуть симуляции. Погоня за событиями, реалити-шоу, порнография, экономика – все, что связано с проституцией символического обмена, все это служит одновременно защитой власти и производством реальности для жаждущих масс.

Медиа гомогенизирует пространство и время, представляя все усредненно устойчивым, лишенным различий, турбуленций. Все примирено, начиная от освещения, кончая интерпретациями. Распространение информации и смысла, укоры в «экономической эксплуатации» являются частью производства реального, еще «одним из», не замечая более могучей, более ужасной экспансии власти, экспансии семиургической.

Четвертый.

Герменевтика ситуации растиражированных знаков приводит к другому повороту проблемы медиа. Именно предположение референций, одной на всех и все времена, безоговорочно признаваемой и постулируемой приводит к диктату. Современные медиа создают уникальную ситуацию общества коммуникаций, в котором возможен конфликт интерпретаций, в котором возможны различные поворота мира и человека. Дереализация как процесс высвобождения от абсолютных референтов превращает присутствие в эстетический проект, эстетизирует присутствие. Отсюда возможны бесконечные варианты сопротивления реальному как таковому, единственно «вечному» и «несомненному» авторитету рынка. Рынок является сегодня, как и всегда в обществе политической экономии, действительным референтом всякой деятельности, всякой мысли. Поэтому до конца проведенная дереализация по сути революционна, поскольку подвергает сомнения «последнюю» реальность – рынок. Впрочем, если рынок способен существовать постоянно порождая и аккумулируя процессы дереализации, то не приведет ли это к обратной позиции, увековечиванию рынка как реального? Бренд племена, сообщества в которых не только создаются разнообразные предметы, но произ-желаются сами бренды, предметно и символически, в этих условиях, само производство социального как процесса перманентной дереализации подлежит капитализации. Позиция дереализации перспективна, поскольку революционизирует медиа-мир изнутри, порождая возможность интерпретации за пределами каких-либо установленностей, симулякров, манипуляций. Здесь творится свободный субъект, однако судьба такой свободы далеко не ясна…

К критике произведения Ж. Бодрийяра "К критике...".Эссе о необходимых оговорках, рас(с)крытых диалогах

Нельзя сказывать о Бодрийаре не прочитав, не усвоив всего Маркса (и наоборот?). Что-то напоминает? Это навязчивое, назойливое, подчас кажущееся какой-то idée fixe всех читателей Маркса желание вы-слушать, при-слушаться к Гегелю, как будто последнему всегда есть что сказать, как будто он всегда не завершен в своем высказывании. Такое бережливое, не-слепое отношение и любовь к своему учителю редко встретишь в истории философии, нет.. здесь можно радикальнее, - во всей истории творчества. Нужно сказать, что именно Маркс открывает не-функциональное, диалогическое отношение к наследию, к творчеству. Он открывает диалогику творчества. Все подлинные читатели Маркса это вполне понимали, но не всегда давали этому отсчет (за исключением, пожалуй, замечательной диссертации Батищева, работ Библера).

Что-то произошло в текстах Маркса, что-то изменилось в самой структуре мира, в языке на которым он/мы с нами/ним говорит/говорим.

В философии Гегеля завершилась, мысля с Хайдеггером, метафизика. Именно в том смысле, что все бытие приведено за уши абсолютного функционализма, принципа полезности. Все, что хорошо для субстанции в ее становлении субъектом: «Да будет…!». Более резко: вся история мыслится в схождении с уже известным концом, с уже известным определением Абсолютной идеи. Что вне этого определения, то от лукавого. Эта ситуация самого завершенного, самого (о)конче(ч)нного монолога… Когда человек слышит только себя, он сходит в безумие. Философия Гегеля есть завершенное безумие, недо-умие. На ней должна была завершиться история. Самая (почти) продуманная (почти) диалектика творчества (за что к ней обращаются поколения читателей Маркса) должна была завершиться, исходя из своей собственной предпосылки известного тождества. Гегель само-объявлялся последним прорицателем этого полезного движения Абсолюта, а прусский монарх осуществленной действительностью нравственности и гражданского общества. Завершенная метафизика движения всеобщего замкнулась (или лучше «заткнулась»?) в пустом и неожиданном индивидуализме и консерватизме, в необходимой оговорке насчет, видите ли, невписываемости проблемы бедности в философию права (любая философия (читай: любой человек), претендующая (-ий) на абсолютность, всегда оговаривается, всегда выдает себе testimonium paupertātis). Вот здесь начинают свое дело младогегельянцы, а вместе с ними, затем и Маркс: они защищают диалогику, общественное понимание человека, свободную ассоциацию людей за пределами всякого функционализма и утилитаризма. В этой точке старый мир светится другими логиками, другими поворотами онтологии, политики, нравственности. Не здесь ли следует искать возможности всякого состояния «пост-», не в точке ли диалога с самой консервативной, монологичной, просвещенческой, рационалистической философией? Нельзя ли нам, при-слушавшись к этому шумному спору, попытаться прочесть, услышать современность?

История не лишена иронии. Раньше все дело состоялось в том, чтобы прислушаться к естественному голосу разума или, на худой конец, увидеть его хитрость. Да, хитрость, но ведь это разумная хитрость, ведущая к разуму, то есть к своему осознанию и претворению. Теперь уже не слушают голос разума и не видят его хитрости. В один прекрасный момент разум был уличен в своей нечистоплотности, в своей нечистоте, погруженном в нечистотах, во всем том, что он сам себе отказывал в показании. Бодрийар радикально критикует разумность разума (человечность человека), а предметам указывает на их непрозрачность и не-пред-меченность.

Первичным, основным в дискурсе предметов и людей являются не они сами, а социальные значения, знаки, циркулирующие, концентрирующие социальные положения. Предметы вписаны в социальную, дифференцирующую логику (см. стр. 9-12)[1], распределяющую социальные роли, пределя человека функциями. Бодрийар показывает это на примере этнографических исследований даровых отношений и современного потребления в товарно-капиталистической экономике. Потребление предметов связано, обусловлено консервацией порядков политического дискурса. Потребление избирает человеку образ жизни, мыслей. Здесь важно, что меновые отношения распространились на сферу языка, коммуникаций, искусства, эмоций. Теперь благодаря воспроизводимым образам потребления, телевидению, массовому искусству сам язык становится политикой в собственном смысле слова. А значит, символический обмен, в котором действуют люди и предметы становится политикой, становится меновой стоимостью. Из этого обстоятельства Бодрийар делает вывод о том, что ничего кроме меновой стоимости и нет. Действительно, если не учитывать, не следить за логикой Бодрийара позволительно сделать этот вывод. Человек вместе с предметами реализуется в сфере означающего и означаемого, в случае коммодификации последних, первые, соответственно тоже коммодифицируются. Но ведь это означает фактическое признание историчности превращения в товар знаковой системы…

В результате всего этого Бодрийар критикует Маркса за рациональную мистику субъекта, потребностей и предмета. Маркс, по мнению Бодрийара, выступает за рациональную телеологию предметности, которая заключается в возможности освободить предмет от меновой стоимости и свести его к чистой прагматике и функции. При этом субъект мыслится как имеющий фиксированные потребности, которые он сможет удовлетворять благодаря очищенному предмету, возвращению предмету его сущности. В результате Маркс понимается как функциональный редукционист и рационалист (см.: стр. 168).

Однако, эта позиция скорее к лицу Гегелю, нежели Марксу. Само отношение к Гегелю показывает, что Маркс не редуцирует традицию к функции некоторой системы и не говорит от лица некоторого внеисторического индивидуального или коллективного субъекта, подминающего под себя все. Для Маркса всякое отношение человека к человеку, человека к природе опосредствовано целой системой отношений, чувственно-сверхчувственных, идеальных. Когда он говорит, что негр только в определенных условиях становится рабом, а машина только в определенных условиях становится капиталом, - этим самым Маркс утверждает как раз вплетенность, вовлеченность, включенность человеческих отношений в общественно-исторические отношения. Когда Маркс выделяет всеобщие «трансценденталии» человеческой истории (общественное производство деятельности (-ей), определенное отношение рабочей силы и средств производства), а затем показывает как это работает при капитализме и приводит к овеществлению человеческих отношений (когда они видятся, делаются как отношения вещей), - этим самым он как нельзя ярко показывает отчужденно идеальные, отчужденно символические отношения между людьми. Следовательно, субъект для Маркса это не субъект для Бодрийара, это не субъект для Просвещения. Это то, что Хайдеггер позже назовет внутримирностью. Для Маркса субъект – общество вплетено во всеобщую, над-человеческую, диалектику универсума, а не навязывает своей меры ему. Более того, у Маркса есть, по крайней мере, тройное понимание предметности: предметность как прагматика, предметность как товар, предметность как со-творчество. Последнее понимание останавливает отношения полезности и для человека и для природы, открывая возможность бесконечных игр означающих в приобщении к бесконечности, открытие художественной, нравственной, интеллектуальной, одним словом, всечеловеческой, всекосмической природы предмета (с этим связано и понимание потребностей) без заранее установленного масштаба, в абсолютном движении становления (см. Экономические рукописи 1857-59 гг.)

Бодрийар несколько раз очень интересно оговаривается. Он говорит о том, что капитал производит рабочую силу в качестве потребителя (стр. 79-80); капитал эксплуатирует Тело (сексуальность), возрождая Субъекта частной Собственности (стр. 94-5); о серийности производства чувства, мысли, жеста (стр. 110); о контроле над процессами означивания при капитализме (стр. 117, 123). Этими утверждениями Бодрийар указывает на то, что объектом эксплуатации капитала стало не-рабочее время. Теперь благодаря контролю над языком капитал может капитализировать на желаниях людей, на стереотипах, суевериях и пр. Разве знак изначально несет в себе логику классов? Бодрийар отвечает на это положительно (см.: стр. 176). Однако это противоречит его попытке вполне исторического объяснения данных явлений. Здесь, кажется, вопреки желанию Бодрийара, «идеология потребления выдается за само потребление» (стр. 50).

Итак, с одной стороны, диктат меновой стоимости (знак как репрессия, насилие), а с другой, признание уникальной социально-исторической ситуации. С одной стороны, субъект растворяется в знаковой системе, в которой функционируют значения, в которой человек подчинен уже не просто вещному (чувственному) диктату, а диктату сверхчувственному. Когда против него действуют его сущностные способности (как бы сказал Маркс). Это растворение является, как нам кажется, видимостью. Но видимостью весьма важной, указывающей на фундаментальные изменения в капитализме. С другой стороны, Бодрийар интуитивно предполагает социально-историческое объяснение, новый виток развития капитализма, но не может его сформулировать. Однако здесь следовало бы сказать, что сама возможность такого формулирования предполагает более развитое состояние нового капитализма. Именно такое состояние, которое породило бы контрвыступления, деятельность за пределами капиталистического означивания. Одним словом, это предполагает выступления рабочих сферы услуг, информационных и коммуникационных технологий, творческой экономики (прекариат в Европе, перматемпы в США), это предполагает, кроме этого «пиратскую» деятельность, по «освобождению» информации, знаний, общения от капиталистической приставки прав интеллектуальной собственности. Только это условие может позволить говорить не о монологе меновой стоимости, не о монологе языка как насилия, дифференциации, а о реальном творчестве новых общественных форм, ассоциаций, языка. О том же говорит и Бодрийар, критикуя телевидение: необходимо восстановить возможность ответа монологу телевидения. Именно этим предположением Бодрийар уже выходит за пределы означивания меновой стоимости, выходит к раз-овещненным отношениям. Там, где он говорит о принципе современного потребления, которое учит не давать, возвращать, обменивать, а брать и использовать (см.: стр. 186-7), - также очень ясно высказывается различения, интуитивно проделывается выход за пределы капиталистических практик.

Из этого пункта необходимо выводить очень важные следствия. Каждый текст очуждает означаемое и означающее, тем, что оно о нем говорит. Каждая эпоха, формация очуждается, бессознательно высказывая, проговаривая сокровенные пределы своей собственной онтологии (Маркс говорит о необходимом неверии тому, что человек/эпоха сознательно говорит о самом/самой себе). Телевидение, в этом смысле, лишь наиболее адекватное выражение предела капитала, монолога меновой стоимости. Однако в самой мысли о телевидении этот монолог разрушается. Оговаривание текстуально и онтологично за-предельно. Это постоянное становление рас-пределивания. Доведение до предела логики меновой стоимости приводит Бодрийара к интуитивному фиксированию другой логики, из его текста рождается другой текст, с другой логикой. Возможность ответа и есть ситуация диалога, конституируемая Бодрийаром в качестве альтернативы капиталистическому означиванию. И эта ситуация реально осуществится через 30 с лишним лет, когда ставший постиндустриальный капитализм родит новый постиндустриальный пролетариат, с новым языком и сопротивленческими практиками.

Более того, возможно очуждение предыдущего очуждения. Если Бодрийар указывает на возможность ответа, то по-иному необходимо интерпретировать и сам текст Бодрийара как реализацию ответа, как действительность ответа. Более обще: каждый текст/поступок/слово/жест и пр. адресован(о) другому человеку, всегда подразумевает, подспудно признает необходимость вопроса/ответа у другого. Это тексто(онто)логия, родовая сущность текста как обращенности, как продолжения со-творчества человеческого общения. Следовательно, само существование текста предполагает вне-меновые отношения, понимание знака как вне-репрессивного агента.

Бодрийар открывает очень важную конструкцию: капиталистический контроль над означиванием. Важность конструирования этой конструкции в том, что она позволяет выйти на специфический дискурс власти в современном капитализме. Собственно говоря, эксплуатация, которая раньше была механической, физиологической стала полностью социальной, на уровне самих основ, «трансценденталий» человеческого бытия, перманентных условий человеческого существования – языка, творчества, общения, чувства. Воспроизводя эти условия бесплатно для капитала (воспитание, образование, время творчества, время общения, дружбы, любви), этот даровой труд, распространяющийся на всем протяжении жизни человека продолжает жизнь капитала. Следовательно, это не просто эксплуатация, а биоэксплуатация, приватизация самих процессов создания человека. То, что раньше было общим достоянием (качественно) теперь «огораживается» капиталистическими пределами, становится уникальным, модным, редким, с ограниченным доступом, с защищенными правами. Эту эксплуатацию не видно, но она весьма ощутима. Бодрийар нащупывает эту специфику: приватизация означивания означает приватизацию сфер всеобщей деятельности (науки, искусства, чувства, общения). Эти сферы должны быть капитализированы. Капитал наживается на сущности человека, на совокупности общественных отношений.

Однако в тоже время необходимо добавить и другую конструкцию: вне-капиталистическую реализацию означивания. Оно возникает из самой специфики современной эксплуатации, как логическое следствие. Если капитал наживается на сущности человека ему необходимо ее… воспроизводить, но не простым тиражом, а качественно. Капиталу необходимо ограничивать свою власть над огромной областью, областью производства человека. В этой ситуации категория родовой сущности становится реальной абстракцией. Капитал воспроизводит человека как совокупность общественных отношений (может здесь как раз и появляется действительное понятие человека!) для того, чтобы затем пустить его в воспроизводство частного труда, в воспроизводство своей противоположности (эти сферы легко/опасно отождествить!). Здесь противоположность потребительной и меновой стоимости реально реализуется в двух полюсах, в двух сторонах жизни. Иными словами, капиталу необходимо продавать наиболее интересные «имматериальные» товары (услуги - доброе, уважительное отношение и пр.), для этого они должны иметь определенную, качественную характеристику, поэтому здесь и срабатывает логика, указанная выше. В этих моментах может реально заострится классовый конфликт и конфликт означающих.

Таким образом, Бодрийар устраивает диалог с Марксом, Гегелем. Для Бодрийара важно радикально порвать с предшествующей философской традицией в целях разоблачения современной отягченности политической экономии знаком. При этом, скорее всего нужным референтом для него является скорее Гегель, чем Маркс. Поскольку последний, как нам кажется, всего ближе стоит вместе с Бодрийаром по ряду ключевых пунктов. Например, по вопросу интерсубъективности и историчности общественных отношений, их знаковой, идеальной природы и их превращенных форм.

Мы попытались при-слушиваясь к спору с Гегелем, прильнуть ухом и к современной философии. В результате Бодрийар оказался наряду с Марксом одним из самых замечательных критиков Гегеля, а также проницательным анатомом современных тенденций развития капитализма. Исследование же оговорок в его тексте позволило нам сформулировать ряд положений, несомненно могущих расцениваться как продолжение очень благодарных и благородных устремлений Бодрийара.

---

[1] Здесь и далее указаны страницы книги Ж. Бодрийара. К критике политической экономии знака. – М.: Библион. Русская книга. – 2003. – 272 с.